• Эммануил Виторган
• КУЛЬТурный центр
• Афиша
• Новости
• Фото и видео
• Пресса о нас
• Контакты
• Наши партнеры

— Да, небольшой эпизод, но я очень доволен, что снялся у Козинцева. Для меня, тогда ещё молодого человека, всё шло в копилку опыта.

— Да в общем нет... Я к тому времени уже играл на сцене, и это всё были главные роли. У меня в театре никогда не было эпизодических ролей, всегда только главные.

—  Не удалось.

—  Значит, повезло этому артисту. Наша профессия — она ведь очень похожа на профессию тех девочек, что стоят на улицах.

— Да, да! Не мы выбираем, нас выбирают.

— Да! Я работал с такими режиссёрами, о которых можно только мечтать, — с Георгием Александровичем Товстоноговым, Андреем Александровичем Гончаровым... Последние из могикан... Или возьмите следующее поколение —Анатолий Васильев, Борис Морозов, Роман Виктюк... Мне грех жаловаться, особенно если речь идёт о театре. В кино везло меньше. Правда, и режиссёров, у которых я бы хотел сниматься, там меньше. Мой главный дом — театр, а съёмки — это такой подарок... Сто с лишним фильмов!

И у меня были прекрасные партнёры. К огромному сожалению, многие уже ушли. Вот недавно ушёл и Саша Пороховщиков. Жаль...

—  Да, нас таких на курсе было всего трое...

—  На самом деле у меня тоже было всё непросто. Я окончил школу

в Астрахани и приехал поступать в Москву. Сколько вузов готовит артистов в Москве? Много.

Ни в один из них меня не взяли. Тогда я уехал в Ленинград и там поступил. Мне просто повезло. Вообще, вы видите перед собой везучего человека.

— Да не надо! Уже всё подтверждено. В общем, я поступил сразу, да ещё к замечательному мастеру Борису Вульфовичу Зону, который воспитал множество прекрасных артистов — там и Кадочников, и Борис Чирков, и Николай Черкасов, и Серёжа Юрский, и Алиса Бруновна Фрейндлих... Потрясающе... Вообще, в те времена педагоги были просто уникальными! Например, в ленинградском институте работал Иван Эдмундович Кох, основатель сценического движения в театре... Так что я ничуть не жалею, что проскочил Москву и учился в Ленинграде. Потом, спустя десятилетия, уже работая в Москве я встречался и с вахтанговцами, и с мхатовцами, которые меня не приняли. Все они говорили: «А, так ты ленинградский!» Я отвечал: «Да, поступал здесь, но вы же меня не взяли». «Как не взяли? Врёшь!»

—  Ох, это было так давно! Середина прошлого века! Кажется, была басня Михалкова...

—  Обязательно. Проза, басня... Комиссия, конечно, могла

и остановить — мол, не надо басню читать... Почему? Потому что, кого ни спросишь, какая басня, ответ один — «Ворона и лисица». Им эта «Ворона и лисица» — вот здесь! «Ворона и Лисица»? Нет!!! Не надо! Идите гуляйте. А я читал новую тогда михалковскую басню... Конкурс в театральные вузы был огромным — по сто с лишним человек на место. И до сих пор это продолжается... Чтобы поступить, надо было выдержать три тура. Между турами проходило недели две — народу-то много. Я был худой, да ещё вдали от дома, мама не подкармливала... В общем, к третьему туру меня уже шатало. В приёмной комиссии сидели и Толубеев, и Симонов, а возглавлял её Николай Константинович Черкасов. И вот, когда я, шатаясь, вошёл, они спрашивают: «Может, станцуете что-нибудь?» Ну конечно! Что? Лезгинку. И я с криком «Асса!», засунув в рот палец вместо кинжала, ринулся вперёд. Они все просто легли. Вот так я поступил.

—  Не было. Все технари — и мама, и папа, а потом и старший брат. У нас огромное количество родственников — у папы было десять сестёр и братьев, у мамы одиннадцать сестёр и братьев. Все — одесситы. Папа окончил Одесский мукомольный институт и потом всю жизнь мотался по Советскому Союзу. Моего старшего брата родили где-то под Воронежем, а меня — в Баку. Помню, как в начале войны в Баку стоял эшелон, готовый к отправке на фронт... Папа в военной форме... Мы уже прощались, и тут подошли какие-то люди, и папа получил бронь. Он ездил по стране —    восстанавливал мукомольную промышленность, потому что по значимости хлеб был наравне с оружием. Так мы и катались — Ставрополь, Астрахань, Ленинград, опять Астрахань... И вот, когда мы жили в Ставрополе, я подружился с мальчиком из актёрской семьи — Юрой Кочетковым. Ныне он — народный артист России, художественный руководитель Астраханского театра юного зрителя. Мы очень подружились. Но потом его родители переехали в Астрахань. Мы прощались, плакали... А потом раз — и моего отца тоже перевели в Астрахань. Там всё и началось. Если я до четвёртого класса получал похвальные грамоты за учёбу, то теперь я с утра до ночи пропадал в драмкружке Дворца пионеров. Вот такая зараза...

— Да нет... Ленинградская школа не ограничивала в этих делах. Наоборот, мы старались испробовать все жанры. Но одно могу сказать: я — не герой-любовник. Я очень люблю острохарактерные роли. Никогда не отказывался от отрицательных ролей, а от положительных — случалось. В отрицательных персонажах больше простора, они мясистые.. Вот в фильме по роману Виля

Липатова «И это всё о нём», где Игорь Костолевский играл положительного героя, мне досталась роль зэка. И Липатов, посмотрев ещё сырой материал, позвонил мне и сказал: «Эмма, ты знаешь, у меня скоро переиздание, я обязательно кое-что внесу из того, что ты сделал».

— Да.

—  «Чародеи»! Мы ведь даже не предполагали такого успеха. Сколько лет прошло! Тридцать скоро! А фильм всё идёт. Но он такой добрый, с замечательной музыкой, и авторы — братья Стругацкие...

—  Во все времена власть была не так глупа, чтобы окончательно закрутить гайки. Она обязательно позволяла раз-другой какие-нибудь вольности. Вот был Райкин и ещё два-три человека, —    им позволяли говорить. Кое-что. А если заговорил кто-то ещё — сажали. Квота.

—  Такого, как сегодня, никогда не было! Сотни тысяч людей выходят на улицы! Не маленькая группка, как раньше, а сотни тысяч! И ладно бы — в Москве и Питере, но ведь на периферии то же самое.

—  Ну конечно, я говорю о тех, кто против. Это потрясающе! Значит, есть сдвиги. Хотя, честно говоря, я всё равно настроен пессимистично. Поэтому мне остаётся одно — заниматься своей профессией и стараться, чтобы люди понимали, что такое хорошо и что такое плохо.

—  Несомненно.

—  Я не ожидал, что Максим будет так активен. Он никогда этим не занимался. Никогда. Но что-то его очень сильно задело. Он честный парень, я им очень горжусь и, поверьте, говорю это не как отец. То, что он делает сегодня, я принимаю, но не... Тут какое-то двойное чувство... Не в смысле — не приветствую, но...

—  Ну видите, какая клубничка замечательная, — отец и сын, белогвардейцы и большевики... Да ладно! Много всякого пишут. У нас замечательные отношения! Я его не останавливаю. Просто я давно живу, я знаю, я видел, что подобные действия не очень хорошо заканчивались. У меня есть дети, внуки и правнуки, и мне очень хочется, чтобы их родители всегда были рядом и всегда были в порядке. Этот страх, будто что-то может случиться, — ужасное качество. Я всё время пытаюсь избавиться от этих мыслей, но они всё равно возникают. Наверное, это такие родительские дела... Но я знаю одно: Максим абсолютно честен. Абсолютно. Ему не надо за это ни наград, ни денег. Причём он очень дипломатично говорит. У него нет этих резких радикальных высказываний, кои мы слышим во множестве. Он разумом пошёл в маму. Аллочка Балтер была очень умным, тонким человеком, просто потрясающим во всех отношениях! Она вела себя удивительно тактично. О ней никто никогда не сказал плохого слова.

Никогда. Больше десяти лет её нет, но для меня она не ушла...

—  Очевидно, это характер. И кроме того, мне нечего скрывать.

—  Да, написал... Лет десять назад... Друзья настояли... Но пока не издал. А теперь, если издавать, то надо дописывать.

—  Не помню.

—  Может быть... Наверное...

—  А всего много! Меня родили замечательные люди, я получил замечательную профессию, я встретился в этой профессии с замечательными людьми, и вообще встретился с огромным количеством чудесных людей — это так много! Но хочется ещё больше. Хочется общения. Для этого и создан этот дом. Он громко называется — «Культурный центр Эммануила Виторгана», но на самом деле это просто гостеприимный, очень добрый дом. Здесь бывает столько потрясающих людей, здесь проходят творческие вечера моих коллег, литературные и джазовые вечера, здесь я играю свои моноспектакли... Я всегда мечтал о таком месте. Давным-давно Юрий Михайлович Лужков мне пообещал, потом забыл, а напоминать как-то неудобно... Потом мы с ним случайно встретились в Казахстане, и я ему всё-таки напомнил. Прошло года полтора, и вдруг звонок: ты про-сил, иди выбирай! Посмотрели этот дом — центр, Остоженка, тихо, просто замечательно! Но когда вошли — ужас... Здесь сидел какой-то тяжмаш, пол и потолок прогнили... Пришлось вложить в ремонт всё, что было. Продали загородный домик, сдали квартиру... У нас ещё есть сеть химчисток... И эти деньги — тоже сюда.

—  Мало того что я еврей, Виторган, так я ещё и бренд! Просто трижды еврей Советского Союза! Я вообще не воспринимаю хвалебные речи в мой адрес вот так буквально. Уж лучше покритикуйте — это интереснее. Я никогда не был пижоном, за которым бегали девочки...

—  Бегали, конечно. Но моя по-настоящему хорошая половая жизнь началась довольно поздно. Я был так увлечён сначала драматическим кружком, потом театральным институтом, что на другие дела времени не оставалось. Ну потом я, конечно, всё наверстал! Хотя был не из ходоков... В общем, бренд, конечно, хорошее слово, но я себя так не воспринимаю.

—  Видите ли, я ушёл на очень серьёзном эмоциональном взрыве. В Театр Маяковского, где я прожил двадцать с лишним лет, пришло новое руководство...

А ведь это такой мощный театр, с большой историей, созданный ещё Мейерхольдом! Эта история была в фотографиях, афишах, программах на четырёх этажах театра. И всё это в одночасье оказалось во дворе под дождём.

Я когда увидел, влетел к новому главному режиссёру и сказал: всё, теперь шагу не сделаю в театр. Правда, потом понял, что если уйду сразу, то пять спектаклей, где у меня были главные роли, исчезнут из репертуара. И я ещё целый год работал, вводил ребят на свои роли и только потом ушёл. А этот человек восемь лет руководил театром и довёл его до ручки. Театр это наконец понял. Поздновато... Но понял... Будем надеяться, что теперь, когда пришёл новый главный режиссёр, всё каким-то образом наладится, хотя потери огромные, многие хорошие артисты ушли... А я вот ушёл первым.

—  Сначала, естественно, очень переживал. Ну как? Всю жизнь

в театре, а тут... А потом в какой- то момент почувствовал такое удовольствие! Ни от кого не зависишь! Были разные предложения —    и сразу после ухода, и позже... Мне даже предлагали возглавить один театр. Но — нет. Сегодня я беру ту пьесу, которую хочу, приглашаю того режиссёра, которого хочу, и тех артистов, которых хочу.

—  Нет, продюсер — моя жена Ирочка. Она такая бизнес-вумен! Всё на ней.

—Да, вы правы. Мне опять повезло. Больше того, я вам скажу: если бы Ириша не появилась после ухода Аллочки, мы сейчас с вами не разговаривали бы. Я не хотел жить. Иришка умница, она меня втащила в жизнь.

—  Не знаю. Меня долго уговаривали набрать курс в театральном. Я отказывался. Наконец уболтали. Я провёл с ребятами четыре года, — отказывался от съёмок, даже от репетиций в театре, только чтобы быть вместе с ними. После выпуска начал возить их по всем театрам — показывать. Мне говорили: «Эмма, так никто не делает!» А я иначе не мог. Но, к сожалению, устроились в театр очень немногие. С другой стороны, ребята, пожив в Москве во время учёбы, не хотят никуда уезжать! Мы в своё время были готовы ехать куда угодно, лишь бы играть. Я тоже уехал из Ленинграда, хотя получил распределение в Театр имени Комиссаржевской и в Александринку. Но тогда в столичных театрах молодые артисты не играли Ромео и Джульетту. Ромео и Джульетту играли народные артисты СССР — Астангов, Бабанова... А я был заведён на работу страшно! Мы с ребятами, человек двенадцать, собрались и — в Псков. Там славный театр, со своими традициями...

—Да! Мы там два года прослужили. Город небольшой, поэтому премьер много. Потом вернулись в Питер. А сейчас ведь как? Главное — попасть в сериал. Ребята, снявшись в одном сериале, уже считают себя звездунами. Звёзд-то у нас вообще нет, у нас — звездуны.

—  Звезда — это достояние государства. У нас таких нет.

—  В Юрмалу. Моя жена — юрмальчанка. Она не может жить без этого песка и этих сосен, поэтому два-три раза в год мы обязательно ездим в Юрмалу. Там замечательно! И там меня считают основателем «Новой волны». А дело в том, что директор тамошнего концертного зала меня как-то спросил, не знаком ли я с Игорем Крутым. Я говорю — знаком. А не мог бы ты свести Раймонда Паулса с Игорем Крутым? Пожалуйста. И я их свёл.

—  Сначала была квартира. А сейчас мы продали квартиру и купили дом. Нам жутко повезло! Прекрасный дом!

—  Ну, разве что я не знаю латышского... Но там все говорят на русском.

—  Абсолютно. Замечательное место! А Рига! Какой город! Красавец.

— Да.

—  Если бы я был понаглее, то сказал бы — в переполненной мере!

—  Нет, нет! Я очень надеюсь, что у меня есть возможность ещё чему-то поучиться, пока я жив. Но вообще Бертольд Брехт прав.